Поединок - Часть III

[sorinkavglazy]

ольшинство жительниц Оазиса чернили брови, подражая внешности женщин пустыни, но Лаэна всегда находила эту моду несносной. И в день, который должен был оказаться для неё куда важнее дня её скорбной и бесславной свадьбы, она уверенно отодвинула сурьму подальше от себя, к немалому удивлению служанок. Она не станет притворяться, она не станет покрывать голову и опускать взгляд. Только не сегодня.
Она позволила им причесать себя и нарядить в новое платье. Служанки суетились, словно собирая её на праздник. В конце концов, они надоели ей, и она выгнала их из комнаты, как только они закончили с её причёской. Лаэна бросила взгляд в небольшое мутноватое зеркало, которое висело в простенке между окон, отчаянно нарушая симметрию убранства и придавая и без того довольно убогой комнате оттенок нелепости. Но зеркало висело именно там не случайно. Гладя в этот кусок отполированного металла, можно было при отдёрнутой занавеске видеть вход в покои практически из любой точки спальни.
Но сейчас в зеркале отразилось только её белое, напряжённое лицо. Вот уж и правда – бледна, как смерть! Ни малейшего намёка на румянец. Она вернулась к столику у кровати и макнула большой палец левой руки в баночку с кремом, а указательный в красноватую краску для губ, потёрла их один о другой. Получившейся смесью коснулась сначала губ, затем скул. Было принято, чтобы женщины Оазиса сильно пудрились, а не румянились – в почёте был ровный цвет лица без веснушек и мелких сосудиков, которые частенько красовались на тонкой, полупрозрачной коже жительниц плато. В сочетании с густо нарисованными бровями и ярко-красными губами, эта манера выравнивать тон лица зачастую превращало даже очень хорошеньких девушек в гротескных глиняных кукол. Однако таково было мнение Лаэны – общество же считало их привлекательными. Но сегодня она не собиралась притворяться привлекательной – она хотела выглядеть живой.
Главную улицу Оазиса ещё называли Каменной, потому что это была часть единственной полностью мощёной дороги на плато. Люди Империи выстроили её такой крепкой, что она простояла практически без ремонта больше тысячи лет. За давностью веков жители Оазиса просто перестали задаваться вопросом, как можно было так качественно строить. Дорога просто лежала между двумя рядами лучших домов торгового города, нарочито указывая на их кустарное убожество и напоминая всем, чьи башмаки или голые пятки касались её камней, о величии прошлого. Люди Империи, казалось, могли всё, но почему-то они не сумели сохраниться сами и сохранить свою культуру. Остатки созданного ими величия медленно, но верно разрушались во всех уголках Обитаемого Мира.
Этим утром Лаэна в сопровождении небольшого конвоя, состоявшего из самых преданных солдат Астиана, тряской рысью направлялись по Каменной улице в сторону Большого Луга. Это место дважды в год – в серединах календарных весны и осени - использовалось для проведения ярмарок и заездов на рэгланах. Осень и весна мало отличалась от зимы и лета на плато с его ровным, мягким климатом, и большинство людей в повседневной жизни разделяли год на сезоны «от урожая до урожая» или от «ярмарки до ярмарки», в зависимости от того, как им приходилось кормить свои семьи: торговлей или сельским хозяйством.
Сегодня же на большом лугу произойдёт событие, каких Оазис не видел уже много лет. Сначала, когда кочевники только переселились сюда, поединки не были редкостью. В конце концов, у людей пустыни испокон веков было приняло разрешать конфликты и выяснять отношения при помощи рукопашной. Но жители Оазиса со свойственной им практичностью стремились цивилизовать и этот дикий обычай своих соседей. Были запрещены массовые побоища, когда мужчины разных семей шли стенка на стенку. Затем было установлено обязательное предупреждение «третьего дня» при вызове на поединок. И, наконец, было регламентировано официальное место для драки – Большой Луг. Если правила нарушались – показательно вешали всех, и правых и виноватых.
Расчет законодателей полностью оправдался. Одно дело затеять выяснение отношений немедленно после нанесённой обиды, и совсем другое - встретится со своим противником в смертельной битве протрезвевшим и опомнившимся после пары суток женских слёз и заламывания рук. При таком раскладе настоящие поединки случались всё реже. Прошло не менее полувека с тех пор, как Оазис в последний громогласно огласила церемониальная фраза: «На рассвете третьего дня я вызываю его на поединок!»
Но на этот раз никто из противников не пойдёт на попятную, и примирение невозможно – это знали все. И хотя почти все жители плато были заинтересованы в том или ином исходе поединка, именно Лаэне чувствовала реальность грядущей схватки, как никто другой. Прошлым вечером, когда Астиан оставил её одну в спальне – перед боем он предпочёл спать в одиночестве - в покоях появилась его матушка. Леди Ансара просила, леди Ансара умоляла её прекратить всё это, предотвратить завтрашний поединок! Если она так любит её сына, как может она подвергать его смертельной опасности? Астиан никогда не оставит её, он всё равно будет любить её, несмотря ни на что, разве что-то ещё важно? Пусть он примет условия гильдии! Пусть женится на дочери Тилмарилека, и пусть она рожает ему сыновей!
Даже если матери Астиана и было наплевать на всё, за что собирался драться её сын. Ладно. Но с какой же лёгкостью женщина, оторванная на столько лет от своего ребёнка, обрекала Лаэну на добровольную разлуку с дочерью. Ансару эти соображения не впечатлили. Она обвинила Лаэну в эгоизме… Её же никто не собирается отсылать прочь с плато! Она сможет иногда украдкой видеть Риссу! В конце концов, возможно, Тилмарилек со временем смягчится и позволит ей видеться с дочерью и в открытую или даже отдаст её совсем… Это же не сын и наследник, а всего лишь девочка! Это «всего лишь» стало для Лаэны последней каплей, и она вытолкала мать Астиана прочь из покоев и шумно захлопнула за ней дверь.
Если она считает, что единственная или даже просто главная причина, по которой её сын выходит на поединок и может погибнуть, это эгоизм его возлюбленной, то пусть катится в пасть к голодным демонам! Лаэну до сих пор трясло от одного воспоминания об этой безобразной сцене.
На выезде из города конвой Лаэны, нагнала небольшая группа всадников, которую возглавлял Илимей, на лениво парившем над землёй рэглане. Для человека, благодаря политике нового полководца пережившего столько разочарований, вальяжный купец держался поразительно уверенно и невозмутимо, даже надменно. Ни унции извечной, хорошо отрепетированной ленцы не пропало из его плавных движений. Он по-прежнему словно делал одолжение всему Обитаемому Миру, рассекая воздух в этот ранний час на своём холёном звере. Лаэне хотелось выцарапать ему глаза, но она лишь крепче вцепилась в поводья скакуна.

- Леди Лаэна! – окликнул её Илимей, светски улыбаясь, когда его рэглан приблизился к Лаэне и её спутникам. Лошади фыркали и недовольно приседали, не привычные к близкому соседству огромного незнакомого хищника.
- Примите мои приветствия и пожелания приятного дня!
- И вы мои, господин Илимей, - Лаэне удалось произнести свою реплику ровно и вежливо – сказывались годы «хорошего» воспитания и самоограничения.
- С погодой нам сегодня повезло, - продолжил он, - Правда немного туманно… Но, я надеюсь дымка рассеется!
Лаэна посмотрела на него с вежливым удивлением.
- Не хотелось бы, чтобы что-то помешало насладиться зрелищем! – он холодно рассмеялся.
- О… Да! Конечно… - согласилась Лаэна, краем глаза стараясь следить за своими охранниками-солдатами. Для каждого из них Астиан был не просто командиром. Он был для них кумиром, почти богом, и она подозревала, что солдаты далеко не в восторге от деланно-легкомысленной манеры вести светскую беседу, которую демонстрировал Илимей. Купец рассуждал о том, что было для всех окружавших его людей действительно вопросом жизни и смерти.
В мире Илимея и жизнь, и смерть, и любовь покупались и продавались. Именно поэтому он столь многого лишился как относительно будущих доходов, так в плане влияния, когда Астиан запретил сбывать пленниц в рабство в качестве шлюх. Если женщина или девушка решала продавать своё тело, в борделе или самостоятельно – это её право, но вместе с этим решением она автоматически получала личную свободу. По слухам Илимей, который, так или иначе, владел практически всеми увеселительными заведениями в Оазисе, пришёл в бешенство, когда узнал об этом. Лаэне было очень интересно, как выглядело бешенство в исполнении этого лощёного хлыща!
Они покинули территорию города – Оазис не был окружён крепостной стеной, его границы были рыхлыми и зыбкими – и дорога влажно заблестела среди полей. Утро, прозрачное, как роса на вкус, постепенно набирало силу. Свет из-за горизонта становился всё ярче и теплее, предвещая появление на небосклоне первого из солнечных братьев. Через несколько минут обе группы всадников: и конвой Лаэны и спутники Илимея, которые слегка отстали от них, явно не желая ехать рядом с солдатами, приблизились вплотную к Большому Лугу.
- Вам не страшно? – внезапно спросил Илимей, жестом указывая на толпу, которая опасливо жалась к кромке огромного поля.
- Мне? С какой стати? – Лаэна постаралась вложить в свои слова как можно больше подчёркнуто-вежливого удивления.
- Их кумир, их герой, - Илимей произносил слова, словно выплёвывал косточки от винограда, - собирается умереть ради ваших прекрасных глаз! На вашем месте, леди Лаэна, я бы поостерёгся. Толпа – опасный зверь!
- Толпа? – парировала она все с той же вежливо-удивлённой интонацией, - Где вы увидели толпу? Я вижу народ!
Среди других шагов Астиана, которые снискали ему поддержку уже не у пленных, а у населения Оазиса, был приказ поделить военную добычу насколько возможно поровну между теми, кому удалось вернуться и семьями тех, кто славно сложил свои головы в необъятном чреве Серой пустыни. Юлринк утверждал, что это решение, которое к тому же начали немедленно приводить в исполнение, было исключительно действенным в политическом плане. Люди падали на колени, когда Астиан проезжал мимо и умоляли его стать их лордом. Но он отказывался. Все когда-либо предпринимавшиеся попытки установить на плато единоличную власть, всегда заканчивались исключительно плачевно для тех, кто их предпринимал. Если сегодня ты – лорд, обожаемый и превозносимый толпой, то завтра ты – узурпатор, которого она сожрёт. Вот уж, действительно, дикий зверь…
Однако, любимой костью, которую Илимей и остальные члены купеческой гильдии не преминули выкинуть на доску своей игры, был вопрос о количестве пленных, которых привело войско Астиана. «Ну, хорошо», - рассуждали искренние или нанятые за серебро доброхоты поддержания политики изоляции Оазиса: «Часть этого сброда продастся в рабство или наймётся батраками на полевые работы и носильщиками товаров – там лишние руки всегда кстати. Но, что делать с остальными? Что делать с детьми и бабами, из которых не выйдет шлюх? Что делать с мужчинами, многие из которых понашивали себе на одежду солдатские знаки различия и теперь смотрят на Астиана и его командиров в ожидании любых приказаний? Всё, что они умеют – это воевать! И за кого они будут воевать? И против кого?!»
Но тут народное мнение оказалась сильнее злобных сплетен. Диковатые пришельцы из пустыни, быть может, и не нравились никому, но они в тоже время не так уж сильно отличались от тех «кочевников», которые вот уже несколько столетий вполне себе оседло жили бок о бок с коренным населением Оазиса. Коренные жители, естественно, высказывались в том духе, что им, хорошо бы, конечно, получше знать своё место, но в целом-то что такого? Люди, как люди… Многие из них годами водили караваны в Оазис и из Оазиса, или сами привозили товары и торговали на ярмарках.
К тому же молва стремительно разносила рассказы вернувшихся солдат о «дальних племенах» - совсем уж диких кочевниках, которые жили далеко в самой засушливой части Серой пустыни. И получалось, что это были даже не люди, а самые настоящие нелюди, которые нещадно грабили караваны, убивая всех, включая проводников, ели младенцев и не видели общих снов! И они наступали, постепенно приближаясь к Оазису – говорили, что даже пустыня устала выносить зверства своих самых нежеланных детей! Страх перед этим наступлением был куда сильнее, чем неприязнь к пленникам армии Астиана, многие из которых хорошо знали и язык, и обычаи жителей плато. Этот страх был сильнее ещё и потому, что он был для всех общим.
Лаэна позволила солдатам помочь ей спешиться, отдала поводья одному из них, и направилась в сторону скопления зрителей грядущего поединка. Двое солдат, тихих словно тени, молча отделились от группы своих товарищей и последовали за ней.
«Расступитесь! Ради всех богов, расступитесь!» - мысленно умоляла Лаэна, глядя на людскую стену перед собой. Она знала, что Илимей неотступно следит за ней исподтишка. Ей предстояло миновать людей и пройти по влажному, утреннему лугу на противоположную сторону, где возвышался помост для благородной публики. Обычно оттуда наблюдали за состязаниями и полётами рэгланов.
Толпа зашуршала вокруг неё, словно потревоженный пчелиный рой, но, ни одного окрика из задних рядов, ни одной попытки преградить ей путь, не последовало. Лаэна знала, что каждая пара глаз, в поле зрения которых она попадала, смотрела оценивающе. Знала, что в случае поражения Астиана ей не удастся покинуть поле живой, но она и не собиралась пробовать. За корсетом её платья была спрятана малюсенькая склянка. Хорас принёс её вчера, по её просьбе. Склянка была наполнена густым, концентрированным Зельем Сна.
Его делали из сухого порошка, который доставляли с берегов Залива Рэгланов, и разводили ещё минимум один к двадцати, перед тем как подсластить мёдом и выпить. В чистом, неразбавленном виде зелье представляло собой быстрый и смертоносный яд, от которого человек сначала терял сознания, а потом переставал дышать, погружаясь в слишком глубокий сон смерти. Лаэна провела рукой по корсету, почувствовала под ним бугорок флакончика, поднялась на помост и приготовилась истязать себя ожиданием.

один из дней, предшествовавших поединку, Юлринк набрался смелости и спросил Астиана за чашей вина:
- Как погиб мой брат?
Этот вопрос мучил его давно. Быть может Тилмарилек и списал старшего сына со счетов памяти, как не оправдавшего возложенные надежды, для младшего, который привык жить на положении никчёмного куска человеческого материала, избавиться от которого не позволяют только соображения фамильной гордости, всё было не так просто.
- Думаешь, я убил его? – отозвался молодой полководец.
Юлринк невесело усмехнулся:
- Я не сомневаюсь, что Кастора погубила его собственная глупость, но мне хочется, нет… мне необходимо знать, как это произошло.
- Ты прав насчёт глупости, - кивнул Астиан. – Он был из тех людей, которые никогда себе ни в чём не отказывают: женщины, вино, драки, красивые вещи… Но главное женщины. После каждой битвы или вылазки, он приказывал выставлять всех молодых пленниц напоказ в чём мать родила, а потом гулял по рядам вместе со своими дружками и выбирал, кто понравится. Я – совсем не святой, но участвовать в подобном… - Астиан развёл руками, демонстрируя, что степень морального допущения, необходимая, чтобы оправдать такое поведения была ему недоступна.
- В конце концов, ему, видимо, надоели попытки перетрахать весь народ пустыни. Всё-таки это утомительно, к тому же ещё и армией нужно руководить!
- А ты не слишком-то уважал моего братца… - вставил Юлринк, но Астиан продолжил рассказ, пропустив реплику собеседника мимо ушей:
- Он взял себе постоянную любовницу. Красивая была девчонка: высокая, крутые бока, коса с руку толщиной. Всё, как положено. Два месяца почти безвылазно провела у него в шатре. Никто уже и не обращал на неё внимания. Одни боги знают, почему она медлила так долго – то ли смелости набиралась, то ли выжидала, когда он совсем расслабится… Вдруг, в одну из ночей она взяла, да и перерезала спящему Кастору горло. Раскроила, от уха до уха! Я был в разведке, когда вернулся, её уже несколько дней пытали, а армия была полностью деморализована. Дружки твоего брата, естественно, сцепились за власть после его смерти. Пришлось несколько человек показательно повесить, чтобы всё успокоилось. Потом я казнил и убийцу Кастора, только уже тихо. Можно было сохранить ей жизнь, привезти её в Оазис и протащить по улицам во время триумфа, опозорив твоего отца. Но… - Астиан вдруг замялся. Он прищурил глаза, будто глядя куда-то в даль, и решая что-то про себя:
- Она умерла, как подобает настоящему воину: с достоинством, ни разу не попросив о пощаде.
- Это то, что я умею уважать, - добавил он, глядя на Юлринка исподлобья. Тот лишь кивнул. Кто он такой, чтобы учить солдата, полководца, победителя что достойно уважения, а что нет?
- На почве неприятия оргий вы с Тамьеном и подружились, так? - спросил он со смешком, желая разрядить обстановку и перевести разговор в менее болезненное русло.
- О, да! Великого моралиста Тамьен разыгрывает исключительно талантливо! Хорошо, что он благородного происхождения, иначе ярмарочные фигляры лишились бы существенной части своих заработков, - голос Астиана прозвучал холодно и жёстко. Он изгнал Тамьена из своего ближнего круга сразу после того, как узнал о его участии в «сватовстве» Тилмарилека. И теперь брат Лаэны стоял на помосте для зрителей, рука об руку с Хетти, помолвку с которой он заключил вместо Астиана. Младшая сестра Юлринка, быть может, и не светилась от счастья, но всем своим видом демонстрировала, что считает положение, в котором оказалась, более чем достойным зависти. Вместе с Эсколой и Лаэной они были единственными дамами, которые присутствовали среди благородной публики поединка.
Лаэна держалась в стороне от людей, окружённая кольцом отчуждения. Оно и понятно. Враждебность публики по отношению к ней была не просто осязаемой, она висела в воздухе, словно густой наэлектризованный туман. Юлринк знал, что Хорас вчера отнёс ей склянку с ядом, и он не мог её винить… Но он не мог не винить себя за трусость. В то время, как Лаэна буквально связала свою жизнь с исходом грядущего поединка, он стоял здесь, улыбался и кивал знакомым, ни разу не рискнув даже взглядом проявить к ней участие. Собственное малодушие разъедало Юлринка изнутри, словно он проглотил стакан едкой кислоты.
Тем временем над горизонтом показалась тонкая кромка второго солнца. Это означало, что пора начинать. Глава купеческой гильдии – Вилегарт, который вёл себя так, словно дочь ему – чужой человек, и распорядитель храма - старик в серой рясе с глуповато-похотливым жабьим лицом, шагнули к краю помоста. Снизу к ним поднялись противники. Оба в одних бриджах - босые и обнажённые по пояс. На кону этой схватки была честь, а не победа.

Вилегарт распахнул коробку с церемониальными кинжалами. Под крышкой, на чёрном бархате покоились два абсолютно одинаковых клинка с потемневшими лезвиями в две трети локтя длиной. Их резные ручки были украшены драгоценными камнями и вкраплениями слоновой кости. Священник дрожащими руками подал один кинжал Тилмарилеку, а другой Астиану. Прозвучали благословения во имя богини-матери.
Вторая часть ритуала, также посвящённая богине-матери, включала в себя «поцелуй кинжала». Сначала воин читал над ним молитву, затем «главная женщина в его жизни» должна была опуститься на колени и поцеловать лезвие клинка. Так как Пернилла принадлежала теперь богине, а Хетти была обещана другой семье, со стороны Тилмарилека эту роль должна была исполнить Эскола, чем и объяснялось её присутствие при столь важном событии.
Но первой вперёд, всё-таки, шагнула Лаэна. Она опустилась на колени, приняла кинжал из рук Астиана, провела лезвием по ладони – алая полоска крови из свежего пореза должна была продемонстрировать остроту клинка, затем поднесла его к губам и поцеловала. Эскола повторяла за ней, опаздывая всего на пол движения.
Два солнца теперь освещали небосклон – поединок должен был состояться до появления третьего. Противники заскользили по влажной траве, обмениваясь ложными выпадами и пытаясь прочувствовать маневренность друг друга. Люди на помосте притиснулись вплотную к бортику из протянутых жердей, чтобы оказаться, как можно ближе к действу. Точно также застыла во взвинченном ожидании и толпа зрителей из простонародья на другой стороне луга. Нервы были напряжены до предела, и время тянулось бесконечно.
Юлринк взглянул на Лаэну, которая, застыла, словно статуя, взявшись за крайнюю перекладину бортика помоста. Костяшки её пальцев были абсолютно белого цвета. Плечом к плечу с ней стояла Эскола. Обе были полностью поглощены поединком. Внезапно младшая сестра Юлринка пошатнулась и навалилась Лаэне на плечо. Та, занятая происходящим на лугу, сначала не заметила этого, но постепенно игнорировать Эсколу, которая медленно сползала вниз, стало невозможно. Лаэна взяла её под руку и что-то быстро зашептала ей на ухо. Юлринку показалось, что его сестра кивает, но вдруг её голова безвольно запрокинулась назад.
Он бросился к ним, грубо расталкивая всех на своём пути.
- Что случилось? – выдохнул он, подхватывая мягкое, будто безжизненное тело сестры и опуская его на пол. Сам он рухнул на колени рядом с ней. Люди вокруг них отступили на несколько шагов, освободив пятачок пустого пространства.
- Я не знаю! – ответила Лаэна. Она расстегнула верхние пуговки платья Эсколы и наклонилась над ней.
- Она дышит, но очень медленно, и сердце едва бьётся… - прошептала Лаэна испуганно.
Юлринк потянулся было к поясу за флягой с водой, но Лаэна жестом остановила его. Она ещё раз прислушалась к сердцебиению Эсколы, а затем взяла её лицо в руки. Казалось, она собирается поцеловать её в губы, но вместо этого, Лаэна только понюхала их. Затем она залезла рукой себе под корсет и вытащила из-за него маленький флакончик с тёмной, непрозрачной жидкостью.
- Что ты собираешься делать?! – в ужасе воскликнул Юлринк, который прекрасно знал, что это за жидкость. Но Лаэна только помотала головой. Она открыла флакончик и понюхала его содержимое, затем передала его Юлринку и жестом предложила ему понюхать губы сестры. Он повиновался.
Аромат на губах Эсколы был лёгкий, едва уловимый, по сравнению с резким запахом, который источала склянка, но перепутать было невозможно – и то, и другое пахло одинаково. Словно во сне, Юлринк всё-таки отцепил от пояса флягу и плеснул сестре водой в лицо. Реакции не последовало. Рядом заголосила Хетти:
- Позовите лекаря! Кто-нибудь, лекаря сюда!
Вспыхнула суматоха, шершавый шум которой прорезал холодный от ярости голос Лаэны:
- Дура! Лекарь тут не поможет. Где сновидец? Ищите сновидца!
Толпа продолжила шевелиться, только теперь в её шорохе можно было отчётливо различить имя Еридиса. Юлринка толкали. И из-за леса чужих ног ему не было видно, что происходит на лугу. Он увидел, как Лаэна приподняла руку Эсколы с пола, и размотала ткань, которой был перевязан кинжальный порез у неё у неё на ладони. Она промыла рану водой, но они оба знали, что это бесполезно – яд был в крови.
«Если яд оказался в крови Эсколы, значит, он был на лезвии, которое он поцеловала и которым она порезала руку. Но Лаэна в порядке, значит, отравлен только один клинок. Любой мелкий порез приведёт к…»
Юлринк взглянул на Лаэну. В её глазах отразилось понимание, но, прежде, чем она смогла, хотя бы подняться, прежде, чем она смогла хоть что-то сделать, Тамьен намертво схватил её сзади и зажал ей рот рукой. Она сопротивлялась, как могла, но её брат был сильнее. Он крепко притиснул её к себе и стал отступать назад, оттаскивая Лаэну прочь от всё ещё неподвижного тела Эсколы, прочь от края помоста. Но, если сейчас ничего не сделать, то… Решение заняло долю секунды. Вмешиваться посреди поединка опасно. Он мог отвлечь Астиана и тем самым навредить ему, но не вмешаться было нельзя. Он должен сообщить ему! Всего один порез, даже саамы мелкий, клинком Тилмарилека и… Юлринк знал, что у него всего один шанс. Он набрал полные лёгкие воздуха, вскочил на ноги и, что было мочи, прокричал в сторону схватки:
- Астиан, осторожно – его клинок отравлен!

лиже всего к смерти Астиан был два года назад, когда камень, пущенный пращой в руках маленького мальчика, угодил ему в висок и рассёк бровь. Перед тем, как потерять сознание, он увидел, как стрела из арбалета одного из его солдат, попала мальчику в лицо. Дальше были только кровь, которая застилала глаза и ещё темнота.
Сейчас кругом был свет. Босые ноги слегка скользили по чуть влажной от утренней росы траве, а в голове, вместе с ударами бешено бьющегося сердца, отчётливо отдавалось предупреждение Юлринка: «Клинок отравлен! Клинок отравлен… Отравлен». Тилмарилек скалился. Но ни намёка на слабость или усталость не было в его движениях. Старый полководец не был новичком в рукопашном бою. Не был он и слабаком. Он двигался со скупым, хорошо просчитанным изяществом. Астиан был вынужден балансировать и выжидать. Он готовился к одному единственному решающему броску. Стоит только противнику задеть его хотя бы кончиком кинжала и второго шанса Астиану, скорее всего, уже не представится. И он был согласен в жизни на многое, но быть зарезанным, как свинья? Ни за что.
Старый полководец молчал, изредка рассекая воздух пасами своего кинжала, он испытывал терпение противника. Он знал, что Астиан знает, но не собирался вставать в позу и произносить захватывающую речь победившего зла. Нет, он просто хотел сначала пустить молодому сопернику кровь, а потом вспороть ему живот. Вот так просто.
Скоро на небе взойдёт третье солнце, и они не могут продолжать свой смертельный танец бесконечно, но тот, кто сорвётся первым, имеет куда больше шансов проиграть. Два года назад раненный Астиан выпал из седла и его лошадь рванулась и почти понесла… В результате, он жестоко сломал руку и вывихнул ключицу. Лекарь вправил ему кости, пока он был без сознания, и всё срослось нормально, но пока рука восстанавливала силу и подвижность, а это была правая рука, он прекрасно научился пользоваться левой. Тилмарилек об этом не знает. Или знает? Что, если Тамьен рассказал ему? Но что-то подсказывало Астиану, что это не так. Они – «лучшие люди Оазиса» - поставили всё на свой подлый план с отравленным кинжалом. И они были правы, план, и правда, был практически беспроигрышным…
И что ему оставалось? Разве что, блеф. Он несколько раз переступил с одной ноги на другую, кружа вокруг Тилмарилека на пальцах и давая ему понять, что собирается нападать. Старый полководец осклабился, сгорбил плечи и напрягся ещё больше. Его громадная мускулистая туша, словно вся излучала угрозу субтильному «сосунку». Астиан бросился на него, он метил в шею, но даже раньше, чем его клинок оказался хотя бы в нескольких дюймах от цели, Тилмарилек развернулся и ответил ответной атакой на его выпад.
Он нападал тяжело, чередуя длинные пасы своего кинжала с короткими колющими тычками. Ему нужно было всего одно попадание, всего один точный удар! Среди этой неразберихи, когда всё двигается быстрее, чем человеческий разум способен переварить, и остаётся полагаться лишь на чистый, незамутнённый инстинкт, Астиан быстро полоснул себя своим же клинком по плечу. Но вскрикнуть он себе позволил только тогда, когда через секунду, нож Тилмарилека рассёк воздух рядом с нужным местом.
В налитых кровью глазах старого полководца заблестело торжество. Он победил! Всего пара минут и всё будет кончено! Астиан постарался придать своему лицу растерянное и испуганное выражение. Он облизал губы, словно демонстрируя, что они пересохли, уклонился от очередного выпада своего противника. Позволил себе слегка пошатнуться, находясь на дальнем конце амплитуды и явно за пределами досягаемости кинжала Тилмарилека.
- Хватит бегать, как муха по стене! – прорычал тот. – Ты всё равно покойник!
- Так догони и прихлопни, - прошептал Астиан беззвучно.
Тилмарилек не выдержал и с утробным рыком бросился на него. Астиан в мгновение ока перекинул свой кинжал из правой руки в левую, присел, уклоняясь от нападения и воткнул клинок противнику под рёбра. Благодаря чудовищной инерции тела старого полководца, нож молодого легко разрезал каменную от многих лет тренировки плоть и погрузился в тело на всю длину лезвия. Львиный рык оборвался скрипучим всхлипом, но Тилмарилек всё ещё продолжал двигаться. Астиан выпустил рукоять своего ножа и обеими руками поймал запястье, в котором его противник сжимал свой смертоносный кинжал. Старый полководец рухнул на колени и упал замертво, так и не разжав руки, в которой было оружие.

Астиан несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь успокоить дыхание. Он всё ещё пребывал в каком-то странном трансе боя, и когда с трудом перевернул тело Тилмарилека и убедился, что он мёртв, и когда к нему подбежали люди. Он очнулся только от прикосновения губ Лаэны. Она обнимала его, гладила его плечи, шептала что-то, целовала его, а по её щекам бежали ручейки слёз. Он увидел, что её лицо в крови.
- Эй, - позвал он тихо и попытался большим пальцем стереть тёмно-красный развод с её щеки. – Это моя кровь или ты поранилась?
Лаэна помотала головой и утёрла слёзы:
- Нет. Со мной всё хорошо! Тамьен хотел помешать мне сказать тебе правда, он зажал мне рот рукой, и я его укусила. Это его кровь…
Астиан засмеялся. Потому что он представлял себе лицо Тамьена в этот момент и потому что сейчас всё для него было легко. Его блестящая от пота грудь ходила ходуном, и он не мог остановиться. Он смеялся от всей души. Лаэна смотрела на него и улыбалась. Он обнял её за плечи, и они побрели обратно к помосту. На остальных людей, пусть даже на всех благородных людей Оазиса, нет всего Обитаемого Мира, ему в эту минуту было наплевать!
Среди публики на помосте царил хаос, который Астиан наблюдал с нескрываемым удовлетворением, поднимаясь по лестнице. Тело Тилмарилека уволокли прочь, и толпа с другого края поля стремительно приближалась, наполняя воздух радостным гулом. Кто-то из его солдат подал ему рубашку и сапоги, чтобы он мог одеться. Для этого пришлось выпустить руку Лаэны… Он спросил солдата, послали ли они гонца к его матушке? И получил утвердительный ответ. Где же Юлринк? Он должен поблагодарить его… Астиан огляделся.
- Эта продажная скотина не может к ней пробиться! – обеспокоенный голос его спасителя пробился сквозь победную эйфорию. Юлринк держал на коленях голову сестры. Тоненькая полудевочка, совсем подросток она лежала, не подавая признаков жизни. Рядом с ними сидел Еридис. Вид у сновидца был потерянный. «Как мешком ударенный» говорят в народе про людей с таким выражением лица.
«Эскола…» - имя девушки всплыло у Астиана в голове. «Она порезала себе ладонь клинком с ядом, который предназначался мне».
Юлринк бросил уничижительный, полный презрения взгляд в сторону сновидца.
- Господин, но я не могу до неё дозваться! Я не виноват! - заскулил Еридис.
Лаэна подошла к Юлринку и положила ему руку на плечо. Он взглянул на неё, и в его глазах отразилось столько боли от бессмысленности этой жертвы, что эйфория окончательно сменилась в голове Астиана на ярость. Он огляделся и нашёл глазами Илимея и Вилегарта. Лицо первого хранило вежливо беспристрастное выражение, второй дрожал, словно осиновый лист. За их спинами прятался распорядитель храма. А Тамьена с его новоявленной невестой на помосте не было. Но это и к лучшему. Ярости, как огню, нужно дерево, чтобы прогореть, а не масло, чтобы разгореться ещё сильнее.
Толпа на лугу шумела и скандировала его имя. Астиан заставил себя расправить плечи и улыбнуться. Он ещё раз взглянул на бледное лицо Эсколы и двинулся к краю помоста, готовясь произнести речь. Гул толпы взметнулся и затих, словно все голоса, составлявшие его взлетели и собралась в ладонях вскинутых в приветственном жесте рук Астиана. Он начал говорить, ни на секунду не забывая о том, что творилось на помосте у него за спиной. Там лежала девочка, которой с лёгкой руки её жестокого отца, возможно, уже не удастся вырваться из лап беспамятства. Там горевал её брат, без смелости которого - это его, Астиана безжизненное тело унесли бы сегодня с Большого луга. Там утирала слёзы радости и горя его любимая женщина. Его Лаэна. Он говорил, а люди внизу ловили каждое его слово.
Когда он, наконец, закончил, толпа взорвалась воплями и одобрительным шумом. Он жестом отпустил их праздновать победу и обернулся к заметно поредевшим рядам благородной публики. Лаэна, Юлринк, Илимей, Вилегарт: все они словно ни сдвинулись с места, пока он произносил речь, даже лицо Еридиса сохранило тоже выражение непонимания и обиженного испуга, но настроение, которое висело в воздухе, изменилось до неузнаваемости.
Эскола очнулась и смотрела кругом широко распахнутыми, удивлёнными глазами, явно не до конца понимая, что здесь вообще происходит. Лаэна стояла, зажав рот рукой, а Юлринк застыл где-то между порывом сжать сестру в объятиях и воспоминанием об ужасе и отчаянии, которые он пережил, пока она лежала без чувств.
- Что произошло? – произнёс Астиан твёрдо. Он знал по опыту, что когда случалось нечто странное или ужасное, важно было заставить людей высказаться сразу же, пока они ещё не успели сами себе насочинять объяснений, иначе правды потом не добудешь.
- Рисса… - прошептала Эскола. – Это была Рисса. Где Рисса?
- Я не понимаю, - отозвалась Лаэна. Она быстро перевела взгляд с очнувшейся девушки на Астина, затем на затылок Юлринка, который вздрогнул, словно она его неожиданно коснулась.
- Я стояла на краю пропасти, - продолжила Эскола громким шепотом. – И мне было совершенно всё равно шагнуть или не шагнуть в неё. Потом рядом появилась Рисса. Она уговаривала меня не прыгать, говорила, что ей будет очень грустно, если я прыгну… А потом пропасть начала затягиваться, словно рана, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. И Рисса всё просила меня пообещать, что я приду поиграть с ней сегодня. Как только я пообещала, я вернулась…
- Мой отец мёртв? – спросила она напоследок, глядя на Астиана. Он кивнул.
- И что с нами будет? – на сей раз вопрос Эсколы был обращён и к Астиану, и к её брату, и к Лаэне.
- С вами будет то, что я не стану вам мстить, - отозвался Астиан. – Я не стану мстить никому из вас.
Лаэна подошла к нему и взяла его за руку.
- Мы не станем, - добавил он, переплетая свои пальцы с её пальцами.
Он очень надеялся, что все эти люди на помосте, даже те, кто заслуживали мести куда больше, чем семья покойного полководца, тоже услышат его слова. Он не собирался устраивать внутреннюю распрю, если конечно они его не вынудят. И меньше всего в его намерения входило проливать больше крови, чем было необходимо. Лаэна стояла рядом с ним. Он чувствовал её тепло. Им предстоял очень длинный день. И Астиан собирался сделать всё, чтобы за этим днём последовала очень длинная жизнь, достойная зависти всех бессмертных богов.

 

ЭПИЛОГ

лринк открыл глаза и сел на постели. Тамьен спал рядом, лёжа на животе. На его теле красовалось несколько шрамов: один, особенно длинный, тянулся через всё левое бедро, зажившие края другого – рваного, белели под лопаткой. Эти отметины лишь придавали ему восхитительной мужественности, и сложён он был идеально. Но Юлринк видел не только это. Он мог предвидеть и какой, по большей части, окажется дальнейшая жизнь Тамьена: женится, сделает его пустоголовой сестрице нескольких детишек, после чего прекратит даже изображать к ней какой-либо интерес, обрюзгнет, станет пить слишком много вина и иногда покупать себе мальчиков в заведениях Илимея. В общем, будет уважаемым человеком! Юлринк наклонился и поцеловал его ягодицу. Упругая мышца, обтянутая бледной, не загорелой кожей, напряглась и расслабилась под его губами.
«Это похоть, а не любовь», - подумал Юлринк и стал одеваться. Тамьен был хорош, невероятно, божественно хорош! Но не настолько, чтобы Юлринк отказался от своей с таким трудом приобретённой свободы ради возможности периодически с ним спать. Никто, ни один мужчина в представлении Юлринка, не был хорош настолько.
Утро встретило его прохладным туманом и щебетом птиц. Он попрощался со всеми ещё вчера, и его лошадь стояла в конюшне наготове. Её оставалось только напоить перед дорогой и погрузить ей на спину вещи.
- Обещай, что вернёшься! – сказала ему Лаэна на прощанье.
- Обещаю, что подумаю об этом! – ответил он.
Но перед тем, как отправиться в путь, Юлринку предстояло сделать ещё одно дело. Он купит подарок: не для себя - для Риссы. И, если он прав, это было именно то, что ей больше всего нужно!
Он брёл по улицам, наслаждаясь знакомыми изгибами стен и мостовых и предчувствуя разлуку. Он никогда не доходил до таких глубин жалости к себе, чтобы считать Оазис тюрьмой, но он всегда знал, что в один прекрасный день, и это будет действительно прекрасный день, он покинет место, в котором родился. И боги – свидетели, он собирался покинуть его с сердцем, которое никогда за всю его сознательную жизнь не было легче! Лишь одно из вчерашних прощаний оказалось тягостным. Мастер-книжник, который долгие годы обучал его и которого он считал своим другом, очень холодно отнёсся к тому, что Юлринк совершил. «Вся эта история», - как обозвал он события, окружавшие поединок, была ему глубоко противна.
Они расстались, так и не придя к взаимопониманию. Мастер остался при своём мнении, что дело разума – созерцать и анализировать, и что истинная мудрость состоит в том, чтобы искать очищения, а не вершить судьбы. Что менять мир – это удел богов, а удел людей принимать жизнь такой, какой она им ниспослана, и стараться прожить её, как можно более достойно. Ученик не мог согласиться, как не смог он и полностью обуздать свой темперамент. Совершенно не важно, был старик прав или нет, он не заслуживал того, чтобы на него кричали. Но Юлринк не сдержался:
- Что, выходит - единственный способ не причинять никому зла – это вообще ничего не делать?! Если так, то все сознательные изменения в мире будут совершать одни лишь идиоты, которые не ведают, что творят! Я не собираюсь просто сидеть на завоёванной моральной высоте и дожидаться смерти! – проорал он и удалился из дома мастера, шумно хлопнув дверью.
Люди на базаре не смотрели на него. Они не провожали его взглядами. Он был никем. Он мог стать тем, кем он хотел быть. Юлринк прошёл по торговым рядам среди неприятных запахов, клеток и корзинок, сделал выбор и ссыпал монетки в подставленную ладонь старой торговки. Путь от рынка до дома занял у него чуть больше времени, чем обычно, потому, что его корзинка, хоть и вышла не тяжёлой, однако её резвый обитатель всё время жалобно пищал и стремился вырваться наружу. Но вот уже и ворота поместья… Юлринк вдруг отчётливо, болезненно осознал, что, возможно, это последний раз, когда он переступает порог отчего дома.
- Юриньк? Это ты? – позвала его Рисса, как только он бочком протиснулся в дверь её комнаты, прижимая вертлявый подарок к груди.
- Да, это я. Здравствуй, воробушек! – ответил он, приближаясь к её кровати. Он наклонился и чмокнул её в макушку. Его маленькая сестрёнка засмеялась. Она сжимала в руках игрушку – какое-то мягкое чудовище неопределённой породы и торчащими ушами и лапами.
- Ты будешь приходить ко мне во сне, воробушек? – вырвалось у Юлринка ни с того, ни с сего.
Рисса закивала, и он протянул ей котёнка. Она выпустила из рук свою игрушку и обняла малыша, который немедленно потерся мордочкой о её подбородок и громко заурчал. Он был полосатый, серый с вкраплениями бурого и кремового меха и абсолютно чёрным носом. Юлринк сам не знал, почему он выбрал именно его. Тем более, что он совершенно не разбирался в кошках. Люди пустыни называли их «демоновым отродьем» и никогда не держали их в жилищах, частенько расплачиваясь за это полчищами грызунов в своих кладовых. Юлринк тоже был воспитан в этой вере. Но он также знал, что кошки являются спутниками сновидцев. И это было далеко не первое, в чём от шёл против своего воспитания.
- Мама говорит, что корсеты делают из усиков китов, а можно корсеты кукольных платьев делать из усиков котиков? – в голосе девочки было столько детской непосредственности, что Юлринк даже опешил. Впрочем, вопросы и предположения Риссы частенько ставили его в тупик.
- Мама говорит правильно, - ответил он. – А насчёт котиковых усиков - я не уверен, - он ещё раз наклонился и обнял свою самую младшую сестру вместе с её новым хвостатым другом.
- Придумай ему имя, воробушек, и слушайся маму, - произнёс он тихо и нежно и добавил про себя: «Увидимся в снах».

КОНЕЦ

Часть I

sorinkavglazy.diary.ru/p191916641.htm

Часть II

sorinkavglazy.diary.ru/p191947706.htm

@темы: фэнтези, ориджинал, Истории Обитаемого Мира: Поединок, муки творчества